Всемирный резерв⁰¹

Анатолий Вассерман,
корреспондент журнала «Наука и промышленность России»

   Творец той физики, которую сейчас называют классической, сэр Айзэк Нъютон занимался, кроме этой науки, не только толкованием откровения пророка Даниила. Основной массе своих современников он был более всего известен успехами на посту директора королевского монетного двора. И не только потому, что смог поднять производительность вверенного ему оборудования в восемь раз. Но прежде всего потому, что ухитрился — едва ли не впервые в истории — обменять старые монеты на новые не по весу, а по номиналу.

   Как известно, на протяжении большей части человеческой истории деньги обеспечивались не «всем достоянием Союза ССР» (как сказано на государственных казначейских билетах СССР) и не статусом «законного средства платежа по всем долгам, общественным и частным» (как написано на банкнотах федерального резерва США), а собственным достоинством. Они представляли собою обычные кусочки ценных металлов. А казённые штампы служили просто для удобства расчётов — указывали вес этих кусочков, чтобы не каждому продавцу и покупателю приходилось возиться с весами.

   На заре существования монетного обращения этим штампам не слишком доверяли и деньги взвешивали при любой возможности. Но постепенно удобство пересчёта по сравнению со взвешиванием стало очевидным. И весами пользовались в основном менялы, работавшие с экзотическими монетами дальних городов и государств.

   Как только контроль за весом монет стал неповседневным, появились желающие поживиться на бесконтрольности. Для этого использовались несложные приёмы. Например, неровность краёв первых монет — неизбежное следствие несовершенства технологии — позволяла умельцам аккуратно срезать с краёв небольшие кусочки металла⁰². Именно Нъютон внедрил в практику монетного дела гурт — оребрение края монеты — для защиты от этого приёма.

   Обогащались умельцы и другими трюками. А иной раз и сами суверены принимались чеканить монету полегче в надежде нажиться на доверии к своим клеймам. Кроме того, мягкий металл попросту изнашивается — считают, что чуть ли не 10 % золота, добытого за всю историю человечества, просто истёрлось и тончайшей пылью рассеялось по поверхности планеты⁰³.

   Итог всех пертурбаций был неизменным. Рано или поздно накапливалась критическая масса производственного и эксплуатационного брака, и взвешивание вновь становилось обязательным элементом любых взаиморасчётов.

   Деньги заметно легче большинства товаров. Постоянно следить за чувствительными весами не слишком удобно. Да и престиж государственной эмблемы страдает от столь массового проявления недоверия к ней. Поэтому время от времени суверены перечеканивали всю обращающуюся монету. Старые деньги (а заодно — в случае какого-нибудь политического передела — деньги государств, прекративших существование) пускали в переплавку. Из тиглей, из-под штампов выходили новенькие монеты, чей вес хотя бы на момент выпуска соответствовал гордым рисункам и надписям.

   Старую монету принимали, естественно, по весу, как и любой металлолом — зачем суверену из собственной казны оплачивать ловкость мошенников и эксплуатационный износ? Подданные, конечно, страдали — номинальная ценность их накоплений падала. Но по сравнению с издержками от обращения неполноценной монеты эти страдания были терпимы. И к периодической перечеканке понемногу привыкли, как к засухам, градам и прочим ударам стихий.

   Нъютон (1643–1727) основную часть жизни провёл в стране, сотрясаемой политическими и военными бурями⁰⁴. Естественно, в ходе революций и войн монета страдала немногим меньше, чем те, кто ею пользовались. Но понятно, что перечеканка по весу, привычная в более спокойные времена, при таком состоянии страны могла вызвать очередную бурю.

   Новый начальник королевского монетного двора совершил чудо. За каждый старый фунт, шиллинг или пенни — независимо от их реального веса — выдавалась — впервые в монетном деле! — полновесная монета того же номинала.

   Откуда же удалось великому физику добыть недостававшее серебро?

   Многие полагают, что дело именно в его научном величии. По давней легенде Нъютон преуспел в таинстве, манившем многих, но никому не принесшем явного успеха — алхимии. Полагают даже, что толкователем пророка Даниила он стал во искупление грехов, неизбежных в этом сомнительном деянии⁰⁵.

   На самом деле всё было куда прозаичнее. Нужный для пополнения британского монетного запаса драгоценный металл одолжили нидерландские купцы.

   Правда, сам этот заём тоже можно счесть чудом. Нидерландам, господствовавшим тогда на морях и строившим колониальную империю, конкурент в этих приятных и полезных занятиях не требовался. Да и возврат займа послереволюционной страной был столь маловероятен, что потенциальная прибыль вряд ли могла соблазнить рачительных негоциантов.

   Заём в конечном счёте так и не вернулся. По крайней мере в виде серебра. Зато вернулся в виде чугуна — ядер британских корабельных пушек. Экономический подъём островной державы обернулся многократным усилением флота. И почти весь XVIII век прошёл под знаком противостояния двух величайших в ту пору морских держав. К концу его Нидерланды практически лишились былой мощи, а Британия с полным основанием именовалась владычицей морей. А заодно и немалую часть колоний изъяла у былого владельца. Так что даже нидерландская Ост-Индская компания уступила место и название британской.

   Отчего же купцы протестантской державы, веком ранее вырвавшейся из колониального подчинения величайшей империи тогдашнего мира — Испанской, проявили столь поразительную недальновидность?

   Всё дело как раз в монете. И в повсеместной привычке обрезать её.

   Нидерландские торговцы вели дела со всем миром. И повсюду сталкивались с одной и той же проблемой. Местной монете нельзя было доверять нигде. Даже если вес соответствовал номиналу, рецепт сплава чаще всего оставался коммерческой тайной. Соответственно и реальная цена монеты была загадкой. И накладные расходы при активном торговом обороте росли до совершенно неприемлемого по тому времени уровня⁰⁶.

   Даже собственные нидерландские гульдены (golden — золотой) тоже были не слишком надёжны. Колониальная империя в среднем, конечно, прибыльна. Но время от времени требует немалых непредвиденных расходов. Значит, есть соблазн финансировать эти расходы традиционным для того времени путём.

   Потому и решили искушённые коммерсанты отделить деньги от собственных сиюминутных политических интересов. Они оплатили создание соседом полноценных и строго стандартизированных монет. А сосед в уплату за их щедрость должен был безоговорочно придерживаться собственных стандартов.

   Конечно, любое обещание можно нарушить. Сколь бы безукоризненно честен ни был директор монетного двора — что мешало очередному королю в момент очередного приступа карманной чахотки сменить его? Тем более что болезнью этой страдали в ту бурную эпоху практически все суверены⁰⁷.

   Но хитроумные коммерсанты рассчитали правильно. Короли, неожиданно и без особых собственных усилий получившие в своё распоряжение новенькие полновесные монеты, с радостью обнаружили: монеты эти повсеместно столь популярны, что из расширения сферы их обращения и соответствующего перенаправления финансовых потоков можно извлечь немалый доход. Исконное право суверена на чеканку собственных денег оказалось при грамотном применении весьма выгодным даже без трюков, за которые в ту пору несуверенным гражданам обычно заливали глотку расплавом из обработанных ими монет.

   Правда, нидерландские расчёты оказались несколько занижены. Полноценные стандартные деньги оказались нужны всему миру. Британские шиллинги и фунты прокладывали дорогу британским купцам, британским морякам, британским пехотинцам… Довольно скоро финансовая мощь маленького острова стала опорой его военной и колониальной мощи. На ней и воздвиглось могучее здание новой империи, оттеснившей на задний план те самые Нидерланды, которые заложили в основание этого здания первый камень.

   Твёрдостью фунта стёрлингов⁰⁹ была обеспечена твёрдость британского штыка. А заодно и изобилие союзников, готовых обменять на звонкую монету кровь своих солдат¹⁰. Поэтому ни с одним противником (кроме разве что тех же Нидерландов) Британия не воевала в одиночку.

   Прекрасно сознавая, на чём держится её могущество, империя расходовала немалую часть доходов не на роскошь правителей и даже не на подкормку подданных метрополии, а на поддержание стабильности своей валюты. Банк Англии по закону обязан был гарантировать размен на звонкую монету практически всех своих обязательств¹¹. И фунт оставался желанным гостем — и суровым хозяином — в любом уголке Земли.

   Могущество фунта не поколебалось даже в ту — увы, довольно краткую — эпоху, когда открытие громадных месторождений золота в Калифорнии, Австралии, Южной Африке, Сибири и — уже в самом конце XIX века — на Аляске позволило сделать золото не просто главным стратегическим финансовым резервом, а основой массового денежного обращения¹². Дело в том, что в ту пору за фунтом уже стояли не только крупнейшие в мире запасы драгоценных металлов. Куда важнее к тому времени было изобилие промышленных изделий, производившихся «мастерской мира», и колониальных товаров, стекавшихся в метрополию со всех концов империи, над которой не заходило солнце. Любой обладатель фунта мог почерпнуть что-нибудь из этого потока изобилия. Обладателю же рубля, марки или доллара пришлось бы для этого так или иначе обращаться к посредникам или хотя бы к старинным монетным весам.

   Положение несколько упростилось, когда золотое содержание всех основных валют устоялось в сравнительно простых соотношениях¹³, а всемирное доверие завоевали многие государственные и крупнейшие частные банки. Но на большей части мира предпочтительной валютой оставался фунт. Не только по традиции, но и потому, что сопричастность к крупнейшей глобальной экономической структуре всегда удобна и выгодна.

   Но всё же при новых условиях, когда золотой стандарт стал всеобщим, выгода от твёрдости валюты оказалась не столь бесспорна, как выгода от развития экономики в целом. Поэтому, когда началась Первая Мировая война, великие державы с лёгким сердцем отказались от размена своих банкнот на металлы¹⁴ в надежде оплатить военные расходы самым простым для правительств — инфляционным — налогом. Эпоха государственного фальшивомонетничества, вроде бы напрочь забытая, вернулась.

   Впрочем, некоторое обоснование этому было. Золото требовалось для закупки всего необходимого для войны в странах, напрямую в неё не вовлечённых — прежде всего США (до конца 1916-го) и Латинской Америке¹⁵. Потребность в конвертируемых ценностях возросла настолько, что, например, в Германии постоянно велась кампания по сдаче государству ювелирных изделий. Размен банкнот на золото внутри страны был, мягко говоря, непатриотичен.

   Тем не менее после войны золотой стандарт восстановился. Кое-где — после тяжелейшей инфляции, порою — скажем, в СССР и Германии — исчислявшейся десятками процентов в день. Кое-где — например, в Великобритании — практически сразу: победители компенсировали немалую долю своих военных расходов из кармана побеждённых.

   Окончательно похоронила золотой стандарт Великая депрессия. Формально он сохранялся — правда, после девальваций (например, в США тройская¹⁶ унция — 31.118 грамма — золота по решению президента (1933–1945) Фрэнклина Делано Рузвелта (1882–1945) подорожала с $16 до $35). Но фактически обменять банкноты на золото было крайне сложно (тот же Рузвелт запретил гражданам США владеть золотом в любом виде, кроме ювелирных изделий¹⁷). Без особых проблем получали звонкий металл только иностранные банки.

   Эта система и легла в основу соглашений 1944-го года в Брэттон-Вудс, призванных восстановить после войны взаимную конвертируемость валют. Валюты всех участников созданного соглашением Международного валютного фонда котировались не непосредственно в золоте, а в валюте страны, располагавшей к тому моменту крупнейшим в мире запасом этой универсальной ценности — США. А те в свою очередь обязались обменивать доллары, предъявленные им (не менее чем по $10 000 сразу) государственными банками других стран, по установленному Рузвелтом курсу.

   Таким образом доллар не только de facto, но и de jure занял место главной всемирной резервной валюты, покинутое к тому времени фунтом. Против этой смены лидера не возражал никто. И не только потому, что превратности военной эпохи практически опустошили подвалы Банка Англии. Но и потому, что в силу тех же превратностей за океан переместилась и «мастерская мира». Британские острова, возрождаясь после войны, много лет подряд потребляли практически всё произведенное ими, зато промышленность США разрослась так, что могла удовлетворить чуть ли не любые потребности.

   В расчёте на этот всемирный спрос Федеральная резервная система могла штамповать чёрно-зелёные бумажки, не особенно оглядываясь на содержимое своих хранилищ на острове Манхэттэн и в форте Нокс¹⁸. Кому придёт в голову разменивать доллары на золото, если покупать всё необходимое придётся на территории, где доллары гуляют беспрепятственно, а золото запрещено принимать в уплату.

   До поры до времени этот расчёт оправдывался. Например, займы на восстановление разрушенного хозяйства европейских стран по плану Маршалла практически полностью вернулись в США: больше негде было купить основную часть необходимого для восстановления¹⁹. Да и после этого восстановления именно США долгое время покрывали спрос если не на массовую дешёвую продукцию, то по крайней мере на технические новинки.

   Но постепенно Европа ожила, и уже к середине 1960-х совокупная её экономическая мощь была вполне сопоставима с заокеанской. А тут ещё США втянулись сразу в две войны — вьетнамскую и провозглашённую президентом (1963–1969) Линдоном Бэйнсом Джонсоном (1908–1973) «войну с бедностью»²⁰.

   Первый удар наступающей валютной бури пришёлся, впрочем, не по самим США, а по Великобритании, уже плотно ввязанной в экономику «младшего кузена»: в 1967-м был девальвирован с $2.80 до $2.40 британский фунт. Но скоро лихорадка охватила все валюты мира. Уже в 1969-м президент (1969–1974) Ричард Милхауз Никсон (1913–1994) был вынужден удешевить доллар до $45 за тройскую унцию и отменить покрытие золотом долларов, обращающихся внутри страны. Кульминацией кризиса стало решение того же Никсона в 1971-м вовсе отменить обмен долларов на золото. Правда, он вновь разрешил гражданам США владеть золотыми слитками, монетами и прочими сокровищами.

   Прибежищем от валютных бурь вновь стало золото. В разгар кризиса оно дорожало даже до $800 за тройскую унцию. Но курсы разных валют менялись друг относительно друга несравненно меньше, чем относительно золота.

   Некоторые и вовсе почти не менялись. Шестеро тогдашних участников общеевропейского рынка — Великобритания, Германия, Франция, Бельгия, Нидерланды, Люксембург — после некоторого периода притирки сумели зафиксировать соотношение своих курсов в пределах всего 2.5 % — а затем и 1.5 %, что практически соответствовало брэттон-вудским соглашениям²¹.

   Казалось бы, западноевропейцам и японцам не составило бы труда окончательно обрушить заокеанского гиганта и избавиться наконец от зависимости — не просто унизительной, а в изрядной мере искажающей всю структуру мировых экономических связей, стягивающей их в одну точку.

   Тем не менее столь благоприятную возможность не использовали. Наоборот, все развитые страны всемерно поддерживали доллар, тратя на это немалую долю своих бюджетов. В итоге курс доллара относительно их валют хотя и снизился, но куда меньше, чем прогнозировалось в разгар кризиса. А США остались центром мировой экономики, в значительной степени определяющим не только тенденции её развития, но и сиюминутную конъюнктуру. Да ещё и способным при необходимости подорвать позиции любого из конкурентов.

   Чем же вызван столь расточительный альтруизм?

   В контексте тогдашней холодной войны многие полагали, что о сохранении США заботились в противовес СССР — оставаться один на один с восточной сверхдержавой мало кому хотелось. Но сумм, израсходованных на поддержку экономики сверхдержавы западной, европейцам вполне хватило бы на развитие собственного военного потенциала до уровня, сравнимого с американским. Да ещё и собственный их статус вырос бы неизмеримо.

   Падение доллара повышало конкурентоспособность промышленности США, ухудшая позиции Европы и Японии. Но этот эффект работает в ограниченных пределах. Если бы обвал доллара стал неудержимым, неизбежные диспропорции надолго парализовали бы всё американское хозяйство и попросту вычеркнули бы эту страну как конкурента из всех экономических расчётов²².

   Но по меньшей мере одна причина для поддержки была бесспорна. Западные страны заботились о состоянии собственных банков.

   Если сопоставить цену мирового золотого запаса с ценой всех прочих товаров, то станет совершенно ясно, что основой денежного обращения оно в наши дни служить никак не может — золото покрывает лишь ничтожную долю товарооборота²³. Реальным обеспечением денег в наши дни стали именно товары и услуги тех стран, которые эти деньги выпускают.

   Но хранить эти товары — а тем более услуги — в банковских кладовых и выпускать в обращение по мере надобности по понятным причинам невозможно. Банки, как и на заре этого бизнеса, вынуждены заменять их тем, за что эти товары и услуги можно при необходимости купить — всё теми же деньгами. И раз металлических денег заведомо не хватает — пользоваться бумажными.

   Коммерческие банки об этом обычно почти не задумываются. Их резервы — в основном деньги собственной страны (а крупные международные финансовые организации накапливают деньги большинства стран, где ведут операции). Об устойчивости же этих денег обязаны заботиться банки центральные, наделённые правом их выпуска в обращение.

   А вот для эмиссионных банков выбор резервов заметно сложнее. Они должны ориентироваться на худший случай — проблемы с экономикой собственных стран. Поэтому в качестве резервов накапливают то, что можно использовать для закупки всего необходимого в странах, этими проблемами не поражённых. То есть — ввиду всемирной нехватки золота — иностранные валюты.

   К моменту валютного кризиса основу резервов большинства центральных банков мира составляли доллары. Более того, немалая часть коммерческих банков тоже старалась держать в долларах заметную долю своих резервов, чтобы поменьше зависеть от трудностей собственной экономики (экономику США уже привыкли считать неуязвимой).

   Когда доллар зашатался, все эти резервы оказались под угрозой. В то же время заменить их было нечем — именно потому, что доллар падал, купить за него что-нибудь более устойчивое оказалось очень трудно. Если бы доллар упал до уровня, соответствующего реальным возможностям экономики США в тот момент, большинство банков мира оказалось бы вовсе без резервов. То есть парировать весьма возможные при таких обстоятельствах внутренние неурядицы было бы попросту нечем. Банкротство Федеральной резервной системы могло обернуться всемирной финансовой катастрофой.

   Поэтому и пришлось всем финансистам мира тратить немалые деньги на поддержание своего главного конкурента. Это обошлось очень дорого. А в долгосрочной перспективе ухудшение собственных конкурентных возможностей и вовсе было почти неприемлемым. Но крах США обошёлся бы ещё дороже.

   Период валютных потрясений завершился сравнительно благополучно. Правда, 1970-е годы прошли под знаком стагфляции — невиданного дотоле сочетания инфляции с экономическим застоем²⁴. Но правые, пришедшие к власти в большинстве развитых стран к концу 1970-х, жёсткими мерами — снижением налогов и социальных выплат — добились стабилизации своих валют и нового оживления экономики. К концу эпохи Рэйгана (1981–1989) и Тэтчёр (1979–1990) экономическое положение западных стран было невиданно блистательным²⁵.

   Однако в это же время стала совершенно очевидна необходимость дальнейшей интеграции экономики развитых стран²⁶. Эта интеграция проявилась, в частности, в создании СевероАмериканской Зоны Свободной Торговли (Northern American Free Trade Area — NAFTA) и преобразовании Европейского Экономического Сообщества в Европейский Союз.

   В пределах НАФТА — Канада, Мексика, США — доллар США занимает позиции столь господствующие, что вполне способен обслуживать весь внутренний товарооборот. Положение в ЕС оказалось качественно иным: все тамошние валюты были сопоставимы по мощи, да и политические соображения не позволяли ни одну из них сделать единственной и общей.

   Выход нашёлся довольно скоро. К тому времени для удобства взаиморасчётов внутри ЕЭС уже много лет использовалась Европейская Валютная Единица (European Currency Unit — ECU). Её оценивали как взвешенную сумму валют всех членов сообщества. Весовые коэффициенты определили так, чтобы в момент введения ЭКЮ равнялась доллару. В дальнейшем, поскольку инфляция в США была больше, чем в Европе, ЭКЮ стала ощутимо дороже доллара.

   Политики и экономисты ЕС решили преобразовать условную расчётную единицу в реальную единую валюту. Правда, во избежание совпадения с названием старинной французской монеты приняли новое название — евро. Но суть от этого не изменилась. Начальный курс евро приняли равным ЭКЮ. Курсы всех валют стран, подписавших маастрихтское соглашение, зафиксировали относительно евро в соответствии с коэффициентами, по которым ЭКЮ вычислялась. И предоставили дальнейшую судьбу новых денег воле рынка.

   В момент введения евро в безналичные расчёты — 1999.01.01 — за него давали примерно $1.15. На волне ажиотажного спроса курс резко пошёл вверх и дней за десять перевалил через $1.20. Естественно, очень многие полагали целесообразным заменить наконец в своих резервах надоевший доллар новой и весьма многообещающей ценностью.

   Лично ко мне уже 1999.01.12 поступил запрос от знакомого главы одного из субъектов Российской Федерации: не следует ли, пока не поздно, перевести всю валютную часть бюджета этого субъекта из долларов в евро? Поскольку динамика курсов не давала времени на долгий анализ, полный ответ был дан уже через 10 дней. Конспект этого ответа мне не стыдно привести и сейчас.

   Совокупные экономические потенциалы НАФТА и ЕС практически равны и, похоже, останутся близки ещё долго. Следовательно, в роли резервной валюты для остального мира доллар и евро практически равноценны. Если половина мирового объёма валютных резервов будет переведена из долларов в евро, доллар, обслуживающий вдвое меньший оборот, соответственно обесценится вдвое. Что, конечно, очень неприятно — но ещё не катастрофично.

   Столь чувствительное падение доллара теоретически может сопровождаться паникой, способной обесценить его сверх паритета и даже повлечь полное вытеснение его из роли резервной валюты. На практике эту панику будут гасить все центральные и крупные коммерческие банки, поскольку, как и во время валютного кризиса 1967–1975, не захотят обесценения собственных резервов.

   Более того, реальное падение доллара будет заведомо гораздо менее чем двукратным по двум причинам. Во-первых, профицит бюджета США²⁷ позволяет выкупить немалую долю избыточных долларов — тем более что поддержание высокого их курса привлекает в США постоянный поток инвестиций извне, так что расходы на это поддержание вполне окупаются. Во-вторых, сокращение зоны хождения доллара в качестве резерва вовсе не обязательно. Ведь европейские банки доселе держали немалую часть резервов в валютах друг друга. Теперь же они этой возможности лишаются и вынуждены пополнять резервы всё теми же долларами — больше просто нечем. Если же сопоставить объёмы резервов этих банков с резервами стран, готовых заменить доллары на евро, становится очевидно, что можно и вовсе избежать падения доллара.

   В таких условиях особо резких колебаний курсов доллара и евро ожидать не следует. А их динамика будет определяться в основном не перераспределением ролей резервов, а внутренними условиями НАФТА и ЕС. Поскольку в данный момент доля социальных расходов в экономике ЕС заметно выше, более вероятно падение евро относительно доллара. Правда, эта доля представляет собою заметный политический резерв — в случае сокращения её до разумных пределов экономика ЕС испытает ощутимое ускорение, и евро поднимется.

   Учитывая весь комплекс доступных по открытой печати факторов, можно ожидать до момента введения наличного евро (когда в игру вступят массы, заметно больше профессиональных финансистов подверженные маниям и паникам) колебания взаимных курсов доллара и евро не более чем на треть (а скорее всего — не более чем на четверть) от первоначально заявленного соотношения. При этом на период сохранения полномочий нынешних правительств стран НАФТА и ЕС падение евро вероятнее его подъёма²⁸.

   Исходя из этого, можно обратить из долларов в евро — для подстраховки — не более половины той части бюджетных валютных средств, которая в данный момент полностью свободна от каких бы то ни было обязательств и может использоваться исключительно по вкусу и усмотрению своего обладателя.

   Глава субъекта прислушался к моему (и, вероятно, не только моему) совету. А прогноз в основном сбылся²⁹. Более того, намечающееся поправение европейских правительств обещает предвиденный мною некоторый подъём евро³⁰.

   Но гораздо важнее этих незначительных³¹ политических изменений оказались потрясения последнего года. Причём решающую роль сыграли даже не террористы, атаковавшие 2001.09.11 символы финансовой и военной мощи США. Куда значимее оказалась серия корпоративных скандалов³².

   Сегодня состояние экономики США весьма неустойчиво. А поскольку она остаётся крупнейшей и важнейшей частью мировой экономики, вслед за нею, как 30 лет назад, лихорадит весь мир.

   Проявляется это, в частности, и в скачке курсов валют. Евро, правда, пока ещё не добрался до своей стартовой отметки. Но уже и не отстаёт от доллара на унизительные по сравнению с этой отметкой 15–20 %, а практически равен ему. Это в очередной раз заставляет спросить: не пора ли сбрасывать остатки долларов и переключаться на накопление евро?

   Пророчествовать всегда рискованно. Но опыт валютного кризиса и периода безналичности евро позволяет предположить, что доллар вряд ли постигнет действительно печальная судьба. До тех пор, пока он остаётся основой валютных резервов банков ЕС, европейские финансисты будут всеми мыслимыми средствами отстаивать ценность своих запасов.

   Не отстанет от ЕС и Япония. Её экономика впала в застой задолго до западной. Для улучшения конкурентных позиций она ещё энергичнее Европы будет поддерживать дорогой доллар, удешевляя заодно свою йену. Тем более что йена так и не стала значимой резервной валютой даже у соседей Японии — значит, её устойчивость не принесёт заметных выгод.

   Конечно, новая волна террора или, допустим, выполнение Бушем очередного предвыборного обязательства³³ может в одночасье изменить эту картину. Но если особых неожиданностей не стрясётся, картина будет мало отличаться от 1967–1975. И значит, сотрудничать с США и Европой по-прежнему выгоднее, чем противостоять кому-нибудь из них. А опасаться за судьбу своих резервов в их валютах вряд ли стоит. Эти резервы поддержит весь мир.

⁰¹Очень жаль, что до публикации статьи не дожил главный редактор журнала Виктор Абрамович Рабинович, чьи ценные советы существенно помогли мне в начале работы над нею.

⁰²Прославленный древнегреческий философ Диоген из Синопы не зря стал основателем кинизма — учения, призывающего отказаться от любых житейских благ, не абсолютно необходимых для выживания. Ему ли не знать, какими бедами чревата погоня за этими благами. Он чудом бежал из родного города, спасаясь от преследования за обрезание монет. А его отец — видный меняла и, по официальным данным, крупнейший в городе мастер монетной хирургии — так и сгинул в заключении.

⁰³У специалистов по денежному обращению популярна легенда о прилежном кассире. Он считал золотые монеты не просто на традиционной хорошо отполированной деревянной подставке, похожей на скамеечку (от итальянского banco — скамья — происходит почти во всём мире термин «банк», а, скажем, греки называют эти учреждения «трапеза» — стол), а покрывал её купленным из собственного кармана кусочком бархата. Время от времени он менял поистёршуюся бархатку, а старую уносил домой. Там он её сжигал, и застрявшие в волокнах ткани микрочастицы золота сливались в неплохую прибавку к жалованью хитроумца.

⁰⁴Сын основателя английской ветви шотландской династии Стъюартов Джеймса (1566–1625) VI Шотландского (с 1567) и I Английского (с 1603) Чарлз (1600–1649) I (с 1625) казнён в ходе Великой революции. Его старший сын Чарлз (1630–1685) II (с 1660), основавший Лондонское Королевское общество (Академию наук), чьим членом (с 1672) и президентом (с 1703) был Нъютон, умер на престоле в основном благодаря невмешательству в политику. А младший сын Чарлза I Джеймс (1633–1701) II (1685–1688) при первой же попытке вернуться к политическому стилю отца свергнут Славной революцией, прекратившей династию Стъюартов и пригласившей штатгальтера Нидерландов Виллема (1650–1702) III (с 1674) Оранского в качестве Уильяма I (с 1689). Правда, его супруга Анна Стъюарт (1665–1714) ещё поцарствовала (1702–1714), успев перед смертью завершить войну за испанское наследство (1701–1714).

⁰⁵В одном фантастическом рассказе уход Нъютона из науки в богословие объясняется раскаянием за гибель нескольких его сотрудников от неизбежного при трансмутации элементов радиоактивного излучения.

⁰⁶Главным экономическим мотивом борьбы с католицизмом было нежелание платить десятину — 10 % налог с оборота. Тогда эта доля считалась грабительски высокой.

⁰⁷Короля Франции Луи XVI сверг парламент, выросший из Всеобщего государственного собрания (Etats Generales), созванного им для одобрения новых налогов: старых — даже вместе с займами — уже не хватало на содержание короля, его семьи и бесчисленных придворных.

⁰⁸Георгий числится покровителем не только России, но и Англии. Поэтому святой воин на коне, поражающий копьём дракона, чеканился и на английских монетах.

⁰⁹Стёрлинг — английское название мелкой монеты с общегерманским (английский язык входит в германскую группу) названием пфенниг (английское произношение — пенни, множественное число — пенс). Из фунта (453.4 грамма) серебряного сплава чеканилось 240 таких монет.

¹⁰В Семилетней (1756–1763) войне Пруссия держалась против доброй половины Европы благодаря щедрым британским субсидиям, на которые Фридрих (1712–1786) II (1740–1786) набирал себе солдат взамен перемолотых саксонцами, французами и русскими. Против независимости Соединённых Государств Америки (state — государство: смысл декларации независимости 1776.07.04 как раз и состоял в провозглашении 13 британских колоний самостоятельными государствами) в 1776–1783 воевали не только британские войска и солдаты из наследственного владения тогдашнего короля Джорджа (1738–1820) III (1760–1820) Ганновера, но и наёмники из доброй половины Германии.

¹¹На пике каждой депрессии действие этого закона приостанавливалось. Мощный поток банкнот быстро размывал баррикады невостребованных товаров, а безупречная репутация Старой леди с улицы Нитки с иголкой (штаб-квартира Bank of England находится на Threadneedle street) означала, что по миновании кризиса бумага вновь обернётся серебром.

¹²Благодаря развитию экономики это изобилие золота не вызвало повторения событий, о которых я уже не раз (например, в статье «Всеобщий эквивалент», написанной вместе с Виктором Абрамовичем Рабиновичем, а также в статье «Дефляция или инфляция?», частично опубликованной в одесском информационном бюллетене «Студия «Негоциант»») писал. В XVI веке сходный по масштабу приток золота из испанских колоний в Южной Америке вызвал катастрофическую инфляцию. Масса золота в Европе менее чем за век выросла в 8 раз. Средневековая экономика не поспевала за этим приростом. В результате чудовищно выросли цены. Испания, вынужденная оплачивать возросшие расходы, практически разорилась. Англия же изолировалась от этого потопа, разрешив оплачивать золотом только импортные товары, а внутренние расчёты за собственное производство полностью переведя на серебро. С той поры и по сей день цены товаров и услуг для британской аристократии принято исчислять в гинеях, равных не 20 шиллингам, как фунт, а 21: в Англию золото попадало в основном от постоянного торгового партнёра — Португалии, получавшей его прежде всего из своей колонии Гвинеи.

¹³На рубеже XIX–XX веков фунт равнялся 5 долларам, 10 рублям, 25 франкам.

¹⁴Формально размен был не отменён, а только отсрочен до конца боевых действий.

¹⁵Аргентина за эти годы на поставках своей дешёвой говядины в Великобританию обогатилась столь фантастически, что после войны, например, чуть ли не двадцать лет оплачивала лучшие в мире оперные постановки в буэнос-айресском Theatro del Colon, приглашая звёзд вокала и режиссуры со всего света. Но ещё богаче стала Чили. В многовековых залежах птичьего помёта на скалах её тихоокеанского побережья накопились несметные запасы селитры — не только азотного удобрения, но и основы производства порохов и взрывчаток, расходуемых во время войны многими тысячами тонн. Правда, Германия была морской блокадой лишена этих поставок — и вынуждена освоить крайне энергоёмкий синтез селитры из азота, содержащегося в воздухе. Сейчас это основная в мире технология производства азотных соединений.

¹⁶Названа так по французскому городу Труа (Troy), где в средние века постоянно действовала крупнейшая в Европе ярмарка, чьи меры стали de facto общеевропейским стандартом.

¹⁷Впоследствии, когда изобилие долларов заметно их обесценило, швейцарские ювелиры продавали за океан золотую проволоку как ювелирный полуфабрикат куда дороже номинала, а вырученные доллары конвертировали в США в золотые слитки по официальному курсу.

¹⁸Формально требовалось, чтобы выпущенные доллары были обеспечены золотом по меньшей мере на 25 % — что реально соответствовало курсу $140 за тройскую унцию.

¹⁹Франция, в межвоенный период в высшей степени обильная продовольствием, теперь вынуждена была закупить в США даже зерно. Чиновники французского правительства заказали именно зерно (corn), а не пшеницу (wheat), ибо не знали, что в США зерном без уточнений называют другую культуру. В результате вся Франция несколько лет подряд питалась кукурузным хлебом — мягко говоря, непривычным на восточном берегу Атлантики.

²⁰Устранить особо тяжкие последствия имущественного неравенства было действительно нужно для обеспечения стабильности общества. К сожалению, направлением главного удара в войне постепенно стало не развитие эффективного образования, консультирование малого бизнеса и прочие способы поощрения самодеятельности граждан, а массированное субсидирование существующего образа жизни бедняков. Людям раздавали не удочки, а рыбу. В результате в США существуют районы, где уже несколько поколений подряд живут на пособия от государства и полностью утратили потребность в самостоятельной активности.

²¹Чтобы не слишком отходить от буквы тогдашнего устава МВФ, соглашение оформили как совместное колебание этих курсов относительно доллара. Хотя на самом деле именно доллар в тот момент сильно колебался относительно всех реальных ценностей, включая и валюты стран, уже прошедших через пик кризиса. Соглашение получило название «Змея в тоннеле»: на графиках, его иллюстрировавших, плотно прилегающие друг к другу курсы европейских валют метались внутри широкой полосы, обозначающей допустимую в тот момент степень отклонения от курса доллара.

²²Девальвация рубля в 1998-м в конечном счёте способствовала возрождению экономики России — но сколько времени это возрождение заняло! И до сих пор ключевым его приводом остаётся не курс рубля, а динамика мировых цен на нефть.

²³Цена определяется соотношением спроса и предложения и в пиковые моменты дефицита может быть очень велика. Но в основе цены лежит всё же себестоимость производства. Если цена слишком превысит себестоимость, производство станет очень выгодным и расширится настолько, что предложение догонит спрос и снизит цену. При современных технологиях добычи и разведанных запасах золото заведомо не может подорожать настолько, чтобы общая цена всего его запаса приблизилась к общей сумме, проходящей через мировой рынок.

²⁴Согласно рекомендациям Джона Мэйнарда Кейнса (1883–1946), впрыск избыточных денег способен подхлестнуть потребительский спрос и тем самым оживить застоявшуюся экономику. Но, как отмечено в вышеупомянутой статье «Дефляция или инфляция?», этот приём срабатывает, только если избыточные деньги успеть изъять не позже первого полного цикла их прохождения по хозяйственным цепочкам. Если же прибегать к такому приёму неоднократно, а тем более постоянно, инфляция из хлыста превращается в путы и тормозит экономику. Не так давно этот эффект в полной мере испытали на себе, в частности, страны СНГ.

²⁵Этому немало способствовал распад СССР, позволивший заметно снизить военные расходы. А сам распад ускорили дешевизна нефти, вызванная завершившейся перестройкой западной экономики на энергосбережение, и резкий рост контраста между западным и нашим уровнем жизни, ставший особенно заметным по мере открытия СССР внешнему миру.

²⁶О причинах этой необходимости можно прочесть, в частности, в статье «Много ли рынку людей надо?» (опубликована — с сокращениями — в № 4/2000 журнала «Промышленность России»).

²⁷Забавно, что обеспечил этот профицит демократ — то есть по меркам США левый, склонный к расходованию государственных финансов — Клинтон (1993–2001). Зато республиканец — правый, обязанный экономить общественные средства — Буш (с 2001) ухитрился ещё до террористической атаки 2001.09.11 свести профицит к минимуму: он, как и положено республиканцу, снизил налоги — и, как правоверный поборник силовой гегемонии, поднял военные расходы до уровня, превосходящего даже клинтоновские затраты на Балканах.

²⁸Из этого рассуждения видно, что вмешательство НАТО в косовский конфликт было вызвано вовсе не желанием США сбить курс евро и тем самым сохранить резервную роль доллара. Собственно, если бы цель вмешательства была именно такова, ничто не помешало бы странам ЕС применить положенное каждому члену НАТО право вето и заблокировать силовую акцию. Конспирологические рассуждения о «бомбёжке евро» сродни рассказам о том, что Клинтон устроил силовую акцию, чтобы отвлечь США от дела Левински и так избежать наказания. Подлинные причины оправдания Клинтона в этом деле описаны, в частности, в моих статьях «Аморальные выборы» и «Не доказано».

²⁹Правда, в разгар очередного нефтяного кризиса евро пробил указанный мною нижний предел — но через пару недель поднялся до прогнозного уровня.

³⁰Самим странам ЕС этот подъём не очень выгоден. Популярным валютным резервом евро пока не стал и в обозримом будущем, похоже, не намерен претендовать на эту роль. В текущей же торговле рост евро ухудшает конкурентные позиции европейских товаров. Уж лучше расходовать какие-то средства на поддержание доллара, чем терять несравненно больше из-за относительного подешевения американской продукции.

³¹Все значимые политические силы Запада настолько близки по взглядам на ключевые экономические проблемы, что смена правящих партий сдвигает статистические показатели на считанные проценты. Хотя, конечно, в стабильных условиях и эти проценты очень ощутимы.

³²Перенос прибылей и убытков из графы в графу финансовой отчётности может показаться не столь уж страшным — особенно на фоне российских околоналоговых игр. Но под угрозой оказалась ключевая особенность современной рыночной экономики — способность инвесторов адекватно оценивать положение дел в компаниях и вкладывать свои средства в самые перспективные направления (соответствующие возможности описаны, например, в моей статье «Рынок Доброй надежды», опубликованной с сокращениями в № 8/2001 журнала «Наука и промышленность России»). Именно неуверенностью в эффективности инвестиций вызван затянувшийся биржевой спад.

³³Поддержка давно и серьёзно устаревшей чёрной металлургии США обернулась торговой войной, в которой США потеряли (с учётом роста цен стали на внутреннем рынке) едва ли не больше, чем требовалось для перевооружения отрасли и переобучения всех металлургов.