Всеобщий эквивалент

Виктор Абрамович Рабинович,
доктор технических наук, профессор

Анатолий Александрович Вассерман,
корреспондент журнала «Наука и промышленность России»

   Десятилетие экономической реорганизации дало немалые плоды если не в народном хозяйстве, то по меньшей мере в народном сознании. В частности, уже практически никто не сомневается в необходимости развития в нашей стране свободного рынка.

   Но все ли возможные следствия из этого ключевого решения нам вполне очевидны?

   Ключевые понятия свободного рынка — прибавочная стоимость и неограниченная конкуренция. В принципе они достаточно просты. Прибавочная стоимость означает всего лишь, что человек в среднем производит больше, чем потребляет. Неограниченная конкуренция — что каждый может заняться любым общественно приемлемым делом без искусственных помех.

   Но как только мы переходим от этих простейших принципов к конкретной реализации, начинаются осложнения. Они переходят в ограничения. И ограничения эти грозят постепенно удушить весь рынок.

   Прокладывать один провод проще и выгоднее, чем несколько параллельных. С любого телефона нужно дозваниваться на любой другой. Энергией, высвободившейся при отключении потребителей на одной электростанции, можно подсобить другой. У всех вагонов, катящихся по одним рельсам, должна быть одинаковая колея. И все эти технические, организационные, экономические требования и пожелания проще и дешевле всего выполнить, если у всех вагонов, телефонных станций или энергоцентралей будет один хозяин.

   Увы, при всей простоте и очевидности такой рецепт создаёт немногим меньше проблем, нежели решает. Монопольный хозяин слишком легко может переложить свои трудности на плечи клиентов, просто повышая тарифы. А главное — решать проблемы самих клиентов ему ни к чему.

   Именно поэтому существует достаточно влиятельная экономическая школа, вовсе отрицающая естественность любых монополий. Даже если вторую трансформаторную будку или рельсовую линию строить дороже, чем усиливать уже существующую — это можно окупить совершенствованием каких-то других сторон деятельности, на которые монополист просто не обращает внимания.

   В какой-то мере рекомендации этой школы исполняются. Например, по железным дорогам катятся не только МПСовские вагоны, но и эшелоны, принадлежащие самим заводам. В самом деле, к чему МПС покупать какие-нибудь автомобилевозы, в точности подогнанные под габариты «Жигулей»? Пусть лучше с ними возится сам ВАЗ.

   Со связью несколько сложнее. В США потребовалось специальное государственное решение, чтобы новые телефонные компании смогли подключаться к линиям, проложенным некогда монопольной American Telephone & Telegraph. А новые российские телефонисты зачастую предпочитают прокладывать к абонентам собственные линии: уж больно плохи почти все старые кабели — монополия за качеством не гонится. Да и набор услуг новые компании предлагают столь широкий, что даже повышенные тарифы на многие из них не пугают клиентов — так что преимущества монополии можно поставить под сомнение множеством разных способов.

   Естественнее прочих выглядят монополии энергетические. Газ или электричество разнообразием не отличаются. Дополнительных услуг можно оказать очень немного. Системы передачи сложны, а высокая концентрация энергии делает обращение с ними просто опасным — так что прокладка альтернативных линий не только дорога, но и рискованна. В таких условиях монополия выглядит чрезвычайно устойчивой. А значит, её существование напрямую сказывается на стоимости всего, что её использует.

   Как уже отмечалось, это ключевое для экономики понятие означает попросту избыток произведенного над истраченным. Следовательно, величина прибавочной стоимости напрямую связана с затратами на производство.

   Более того, нарастающее общемировое экономическое единство ставит серьёзные ограничения возможным пределам изменения как производственных затрат, так и цен готовой продукции. Любой выход за эти пределы — например, сверхвысокие социальные расходы вроде шведских или избыточные энергозатраты вроде российских — создаёт угрозу нерентабельности и разорения не только предприятий, но и целых стран.

   Советская экономика строилась в условиях избытка энергоресурсов. Естественно, стимула для их экономии не было. Такая стратегия была вполне оправданной — ресурсы всегда ограничены, и тратить их надо на первоочередные нужды. Пока энергии хватает, нужда в её экономии — явно не первоочередная.

   Положение радикально изменилось после всемирного энергетического кризиса, спровоцированного арабским нефтяным эмбарго — попыткой спасти Египет от разгрома в начатой им 1973.11.06 войне Судного дня. Нефть на мировом рынке подорожала в десятки раз. И власти богатых энергоресурсами стран — включая СССР — обрели возможность решать свои внутренние проблемы усиленным экспортом.

   Пока наша экономика оставалась советской, почти замкнутой, особых осложнений не возникало. Нефти вывозили достаточно, чтобы оплачивать скромное заполнение прилавков, очередное перевооружение и даже экспорт революции — но и для внутренних нужд оставалось столько, что причин экономить не находилось. Тем более что в начале 1970-х открыта богатейшая нефтяная провинция в Западной Сибири — по сравнению с ней месторождения Кавказа и Поволжья выглядели просто нищенскими.

   С переходом к рынку положение изменилось радикально. Единая всемирная экономика — система сообщающихся сосудов. Уровни цен могут, конечно, различаться в силу каких-то местных особенностей — но эти различия слишком малы, чтобы долго сохранять отличную от всего мира структуру расходов. Основная часть российских энергоресурсов — прежде всего, конечно, легко транспортируемых нефти и газа — хлынула туда, где за них платят достойно.

   Чтобы сохранить конкурентоспособность внутрироссийского производства, цены на внутреннем рынке искусственно удерживаются сверхнизкими. Более того, скромность доходов большинства россиян заставляет занижать и тарифы на бытовое энергопотребление. Например, в Москве газ для плиты в обычной двухкомнатной квартире стоит… три рубля в месяц. Для сравнения: поездка в метро в той же Москве стоит пять рублей.

   После августовского дефолта рубль в одночасье упал вдвое. А сегодня он уже почти впятеро дешевле, чем в начале 1998-го. Правда, товары подорожали значительно меньше. В частности, потому, что электроэнергия с тех пор в целом по стране подорожала всего на 20 %. Энергетика фактически дотирует всю отечественную экономику. Откуда же взяться инвестициям в отрасль?

   Увы, занижение цен, как и любая принудительная мера в экономике, даёт результаты прямо противоположные желаемым. В частности, продавать нефть и тем более газ внутри России настолько невыгодно, что их добытчики стремятся всеми правдами и неправдами вывезти всю продукцию. Поэтому, например, электростанции приходится переводить с газа на трудноэкспортируемый уголь. А он в несколько раз дороже. Следовательно, попытка удержать себестоимость электроэнергии на приемлемом уровне проваливается. Зато цену всё ещё не позволяют повысить. Так что прибавочная стоимость, производимая РАО ЕЭС в целом, оказывается отрицательной.

   К чему это приводит в перспективе, видно на примере Приморья и Калифорнии. Губернаторы обоих регионов из политических соображений ограничили розничные цены электроэнергии. Но ограничить рост оптовых цен не смогли, так как затраты на выработку энергии вполне объективны — воздействовать на них политика не в состоянии. Естественно, регионы в конце концов оказались без электричества. Работать себе в убыток — даже в угоду губернатору — можно лишь до тех пор, пока не разрушатся от износа основные фонды. В Приморье до этого довели. В Калифорнии, к счастью, спохватились чуть пораньше, так что там обошлось всего несколькими миллиардами долларов убытка: тамошние заводы полупроводниковых микросхем — самой дорогой массовой продукции — после каждого отключения возвращаются в рабочий режим несколько дней и даже недель.

   Российские энергетики пытаются выйти из положения по следам газовиков и нефтяников — экспортируя часть своей продукции. Этому, правда, пока препятствуют многие технические проблемы. Прежде всего инфраструктурные. Газ и нефть уходят за рубеж с незапамятных времён. А вот экспортные линии электропередачи приходится создавать почти с нуля.

   Да и политических мотивов более чем достаточно. Электроэнергия нынче в дефиците. А постичь, что по общим правилам рыночной экономики вывоз части дефицитной продукции есть первый шаг к преодолению дефицита, способен далеко не всякий — даже в более благополучных странах, нежели наша.

   Между тем перспективы на внешнем рынке у энергетиков получше, чем у сырьевиков. Прежде всего потому, что продукция у них стандартнее.

   Российская нефть Urals на мировом рынке заметно дешевле североевропейской Brent, ибо содержит существенно больше серы. Это осложняет жизнь сибирским экспортёрам: их нефть ещё чище Brent, но в единых трубопроводах смешивается с высокосернистой башкирской и татарской. Впрочем, без такого смешения приволжскую нефть скорее всего вовсе не удалось бы продать на Запад. А в результате всех этих манипуляций даже изредка прорывающиеся к танкерам партии чистой сибирской нефти экспортируются лишь по цене смеси.

   Природный газ существенно однороднее. Большинство месторождений дают практически чистый метан. Даже этан — обычно лишь несущественная примесь. Только попутный газ нефтяных месторождений содержит действительно много пропана и бутана. Впрочем, при сжатии газа для транспортировки по трубам бутан и даже пропан сжижаются — не зря их смесью заправляют бытовые баллоны и зажигалки — и легко отделяются. Но даже незначительных колебаний содержания всех этих примесей достаточно, чтобы нарушить режим работы не только химкомбинатов, активно потребляющих газовое сырьё, но и электростанций: содержание водорода в метане и этане отличается на четверть, и это заметно влияет на теплотворную способность.

   Электроэнергия же строго стандартизована. Частота в пределах объединённой энергосистемы может различаться на доли процента — слишком быстрый или медленный генератор либо сам синхронизируется с остальными, либо отключится. Напряжение, правда, меняется заметно — но его стабилизировать несложно. А при постоянных частоте и напряжении работоспособность равных порций электроэнергии совершенно идентична.

   Кроме стандартности, электроэнергия ещё и лишена побочных эффектов.

   Её выработка, к сожалению, пока сопровождается разнообразными отходами. Например, суммарный выброс радиоактивных веществ в золе угольных электростанций за всю историю мировой энергетики, по некоторым оценкам, на порядки превосходит Чернобыль.

   Впрочем, золу или окислы азота (также неизбежный побочный продукт любого горения) ещё можно поглотить. А вот тепловое загрязнение окружающей среды принципиально неустранимо. КПД тепловых станций далёк от 100 %, и большая часть энергии сгорающего топлива прогревает воздух, окрестные озёра и реки. Поблизости от мощной станции снегов куда меньше, а туманов несравненно больше, чем положено по климатическим нормам.

   Экологию нынче ценят. Поэтому чистая прибыль от продажи электроэнергии может быть заметно выше, чем от продажи соответствующего количества топлива. Не исключено, что в скором будущем Вяхирев с Чубайсом найдут наконец хотя бы на этой почве общий язык.

   Вдобавок электроэнергия несравненно универсальнее топлива.

   Каждая разновидность горючего имеет особую, достаточно узкую, сферу применения. Даже столь сходные вещества, как бензин и солярка, почти не пересекаются: грузовики с карбюраторными двигателями практически вымерли, а легковой автомобиль с дизелем — всё ещё экзотика. А уж газовые баллоны даже на маршрутных автобусах, чьи требования к запасу хода минимальны, ставят лишь в катастрофических обстоятельствах — чаще всего в городах, прославившихся загрязнённым воздухом.

   Между тем электроэнергия применима практически везде. Сферы человеческой деятельности, обходящиеся без массового её потребления, припомнить довольно трудно. Причём число таких сфер стремительно сокращается. Например, современный автомобиль насыщен электрооборудованием настолько, что одни провода составляют уже несколько процентов от веса конструкции. Правда, энергию для работы всей этой техники приходится вырабатывать в самом автомобиле — всё из того же топлива. Но и тут прогресс неудержим: электромобили постепенно выкарабкиваются из затянувшейся экспериментальной стадии. Да и самолёты — пока, правда, маленькие, беспилотные — с подачей электроэнергии с земли, высокочастотным излучением, тоже выходят из области фантастики в практику.

   Ещё на заре индустриализации СССР заводские цеха поражали изобилием приводных ремней ко всем станкам от единого мощного парового двигателя. Впоследствии каждый станок обзавёлся собственным электроприводом — но энергия от него ко всем узлам расходилась через механические передачи. Современный станок с числовым управлением содержит десятки больших и малых электродвигателей, независимо и согласованно движущих все его узлы. Ибо электроэнергия управляема легко и применима везде.

   Мы видим, что электроэнергия единообразна, универсальна, общедоступна и повсеместно необходима. Продуктов с подобными свойствами в человеческом обиходе не так уж много. Но по меньшей мере один из них известен любому.

   Собственно, поиск подобных универсальных продуктов ведётся с незапамятных времён. Потому что именно такой совокупностью свойств должно обладать промежуточное звено, способное встраиваться в любые цепочки обменов — то, что и делает всю экономику единой взаимосвязанной и взаимозависимой структурой. Попросту говоря, деньги.

   История денег слишком обширна, чтобы рассматривать её здесь подробно. Достаточно лишь напомнить, что ещё до нашей эры наиболее удобным всеобщим эквивалентом были признаны некоторые редкие и химически пассивные металлы (что, впрочем, не мешает в некоторых регионах до сих пор использовать в качестве денег скот или редкие ракушки). Затем технические удобства породили безналичный обмен при помощи расписок — векселей. Стандартные формы подобных расписок стали бумажными деньгами. А затем бурный рост рынка вынудил деньги оторваться от золотых запасов и превратил их в обязательства, обеспеченные только репутацией эмитента и запутанными законами.

   Например, самым реальным обеспечением доллара США оказывается надпись на купюрах: «This note is legal tender for all debts, public and private» — «Эта заметка — законное средство платежа по всем долгам, общественным и частным». Что делать в регионах, соответствующему закону не подчинённых, доселе неведомо. Так, когда в 1971-м году президент Ричард Милхауз Никсон отменил обмен долларов на золото по какому бы то ни было фиксированному курсу, последовало примерно десять лет потрясений всего мирового рынка.

   Как бы то ни было, в пределах досягаемости тяжкой руки закона или гибких сетей обычая работоспособным платёжным средством до поры до времени могут быть хоть раковины каури, хоть перья колибри, хоть акцизные марки. А некоторые средства распространяются даже за пределы официальных юрисдикций. Правда, фунт стерлингов в старину был подпёрт не только капиталом Банка Англии, но и повсеместным Флотом Его Величества, а за каждым сегодняшним долларом маячат тени авианосцев, stealth-бомбардировщиков и крылатых ракет — пределы юрисдикции великих держав достаточно растяжимы. Но, скажем, йена или евро завоёвывают изрядные регионы, опираясь только на экономическую мощь своих эмитентов.

   В целом же грандиозная пирамида мирового рынка опирается сейчас на хрупкое основание денег, не подкреплённых ничем, кроме активности самого этого рынка. Естественно, хочется обрести опору понадёжнее.

   Мы привыкли трактовать информацию как сведения о происходящих в мире изменениях. Менее очевидно, что она же необходима и для производства этих изменений. Прогноз погоды — пустой шум для того, в чьём гардеробе нет соответствующей одежды. Но и гардероб без прогноза открывать рискованно.

   Экономика — непрерывное и всеобъемлющее изменение мира, включая и самого человека. Эффективная экономическая деятельность невозможна без непрерывных детальных и всеохватывающих потоков информации.

   Лауреат Нобелевской премии по экономике Фридрих Август фон Хайек показал, что деньги оказываются специфическим, характерным для экономики, носителем всей экономически значимой информации — от вкусов модниц до технологических открытий. Более того, из некоторых работ другого лауреата той же премии, математика академика Леонида Витальевича Канторовича и его коллеги, одного из творцов современных систем управления экономикой, академика Виктора Михайловича Глушкова, видно, что именно эта форма информации наиболее эффективна: она допускает параллельную обработку по алгоритму, дающему наилучшее приближение к теоретически оптимальному решению, тогда как прочие носители экономической информации требуют централизованной обработки, принципиально неосуществимой в разумные сроки. Краткое изложение этих рассуждений можно найти, например, в статье «Коммунизм и компьютер» в журнале «Компьютерра» № 24/1996.

   Именно в силу информационной природы денег Хайек считает, в частности, совершенно недопустимой инфляцию. Избыточные потоки денег формируют ложную информацию — о завышенных потребностях всех субъектов. Но даже когда от этой погрешности удаётся отстроиться, в созданных ею помехах тонут тончайшие сведения о подлинных общественных предпочтениях. То есть экономика развивается если и разумными темпами, то по ложному пути.

   Хайек показал, что добиться устойчивости денег можно чисто информационным путём. Для этого достаточно защищать деньги не как государственные регалии, а как чисто информационные объекты — товарные знаки. То есть каждый должен получить право выпускать собственные деньги — но, как и прежде, без права подделывать чужие. В начале 1970-х, в разгар валютного кризиса, Хайек доказал, что свобода эмиссии частных денег в сочетании с законами рынка довольно быстро оставит в обращении только те деньги, чью ценность, выраженную по отношению к достаточно широкому набору товаров, эмитент сумеет стабилизировать разумной финансовой политикой.

   Идея корзины товаров как твёрдой основы для отсчёта ценности денег теперь общепринята. Даже такой пламенный противник либералов вообще и Хайека в частности, как модный у наших левых американский экономист Линдон Ларуш, охотно отстаивает эту идею. Правда, по левым обычаям он полагает, что состав корзины должен определять не рынок, а добросовестные эксперты. Впрочем, Ларуш склонен повторять идеи Хайека — без ссылок на автора. Например, Хайек пишет, что рынок нельзя считать негуманным хотя бы потому, что без обеспеченного рынком сверхбыстрого развития экономики большинство ныне живущих людей не то что умерли бы слишком рано, а вовсе не появились бы на свет: слишком рано умерли бы ещё их далёкие предки. Ларуш провозглашает эту способность экономического развития увеличивать возможности жизнеобеспечения главным отличием рода человеческого от прочих животных. Это попросту неверно: так, бобры обеспечивают условия для собственного расселения и размножения не менее эффективно. Но главное — определённый уровень экономического развития неизбежно заменяет безудержное размножение людей стремлением к лучшему обеспечению жизни уже рождённых. С точки зрения человечества это прогресс. Для Ларуша — чуть ли не катастрофа.

   Впрочем, вряд ли стоит вдаваться в неизбежные разногласия представителей крайних течений современной экономики и политики. Достаточно только заметить, что согласие между ними по вопросу о необходимости твёрдой основы для денег само по себе снимает сомнения в справедливости этого тезиса.

   Необходимость твёрдой основы парадоксальным образом подтверждается недавними зигзагами рынка именно информационной экономики. В самом деле, если бы за каждым долларом — хоть наличным, хоть безналичным — стояли материальные ценности, просто не удалось бы напастись денег на такой взлёт курсов акций интернетовских компаний, какой наблюдался в конце 1990-х годов. Следовательно, и последовавший спад не был бы столь крут и грозен.

   Но какую основу можно счесть достаточно твёрдой, чтобы рыночную информацию не искажали паразитные вибрации?

   Многовековой естественный отбор привёл человечество к золоту как лучшей основе денежной системы. Но мало кому известно, что первая в письменной истории инфляция, не вызванная фальсификацией или принудительным курсом (вроде Медного бунта при царе Алексее Михайловиче Романове, попытавшемся заменить серебряную монету медной равного веса и номинала), порождена именно золотом. После открытия Америки средневековая промышленность не успела ответить на рост денежной массы соответствующим ростом массы товарной. В результате за несколько десятилетий уровень европейских цен вырос в восемь раз. Это, между прочим, погубило ввозившую всё это золото Испанию. Государству пришлось оплачивать свои военные мероприятия непрерывно нарастающими грудами золота. И экспансия великой империи захлебнулась, задушенная собственными трофеями.

   Правда, со временем промышленность усовершенствовалась. И открытые в XIX веке месторождения в Сибири, Австралии, Калифорнии, Южной Африке, Аляске не вызвали инфляции. Они только позволили большинству развитых стран полностью перевести денежное обращение на золотую основу. Система золотых стандартов прошла через все потрясения мировых войн — хотя, конечно, конкретная ценность единиц валюты менялась. Например, за тройскую унцию — 31.103478 грамма — золота давали 16 долларов. А президент Фрэнклин Делано Рузвелт в числе прочих мер по преодолению Великой Депрессии снизил курс до 35 долларов за унцию. Но уж этот уровень продержался до 1969-го, когда президент Никсон снизил его до 45 долларов за унцию.

   Впрочем, не хватило и этого. Так что года через два тот же Никсон, как уже было сказано, вовсе отказался от золотого стандарта. Поскольку золотодобыча давно уже катастрофически не поспевала за ростом товарной массы. Чтобы сохранить золотое обеспечение, пришлось бы непрерывно снижать цены всех товаров и услуг или же столь же непрерывно девальвировать все валюты.

   Собственно, уже в 1944-м, по Бреттон-Вудскому соглашению, золотое обеспечение осталось только за валютой США. Прочие члены МВФ обязались устанавливать курсы собственных денег относительно не золота, а доллара. Тем самым их золотые запасы оказались фактически обеспечением не только их собственных валют, но и заокеанской. И в начальный период валютного кризиса центральные банки всего западного мира удерживали от падения именно доллары, чьи несметные запасы наводняли их собственные хранилища.

   Идея корзины товаров разработана Хайеком именно как способ борьбы с этим валютным кризисом. Но тоже имеет ощутимый недостаток. Цены и ценности разных товаров меняются далеко не синхронно. Чтобы сохранить стабильность эталона, придётся постоянно пересматривать содержимое корзины, соотношения компонентов. Так пересматриваются корзины валют, на которых основаны расчёты Специальных Прав Заимствования — расчётной единицы Международного Валютного Фонда — и Европейской Валютной Единицы, заменённой ныне евро. Непрерывные пересчёты — не слишком надёжная основа информационной стабильности.

   Если же запоздать с пересчётом, можно повторить опыт биметаллизма. На протяжении первой половины XIX века серебро было ровно в 15 раз дешевле золота. И сформировалась стройная и удобная система биметаллического обращения: мелочь была серебряной, а крупные монеты золотыми. Но последовавшая череда открытий то золотых, то серебряных приисков то и дело снижала цену одного из этих металлов. Монеты, отчеканенные из другого, стремительно вымывались из обращения, ибо оказывалось выгоднее переплавить их и на выручку от продажи металла накупить другой, подешевевший. После нескольких десятилетий судорожных попыток стабилизации политики перестали бороться с законами экономики. К концу XIX века в мире утвердился золотой монометаллизм, а серебряная монета ценилась уже не по весу, а только по номиналу (что и позволило вскоре заменить её медно-никелевыми сплавами).

   Собственно, идея корзины товаров в современном мире уже реализована. И в значительно большем масштабе, чем Хайек и тем более Ларуш ожидали.

   Рыночная цена золота сейчас порядка $10 за грамм. Золотому запасу федеральной резервной системы США — около 12 тысяч тонн — соответствуют при такой цене 120 миллиардов долларов. Между тем примерно столько наличных долларов обращается в СНГ — не говоря уж обо всём прочем мире. А ведь наличные бумажки составляют лишь скромную долю общей долларовой массы — безналичные расчёты в этой валюте на порядок больше. Очевидно, обеспечена вся эта денежная масса не столько золотом, сколько всей массой производимых в США товаров и услуг.

   Несложно подсчитать, что технология обеспечения других серьёзных валют примерно такая же. Так что практически любая валюта опирается на товарную корзину несравненно более разнообразную, нежели может сформировать любой централизованный орган.

   Но производительность труда по странам меняется так же непрерывно, как и по странам. Соответственно меняются и цены товаров. Так что достаточно посмотреть на лица брокеров крупнейших валютных бирж мира, чтобы убедиться: система корзины товаров так и не обеспечила стабильность.

   Итак, без твёрдой товарной основы деньги оказываются слишком нестабильны, чтобы нести экономическую информацию без искажений.

   Каким же должен быть товар, пригодный для построения на нём, как на краеугольном камне, нового храма устойчивой экономики?

   * Единственным: если опереть валюту на несколько разъезжающихся товаров, рано или поздно она провалится.

   * Производимым примерно теми же темпами, что и основная масса товаров и услуг — иначе крупномасштабные де- и ревальвации рано или поздно окажутся неизбежны.

   * Необходимым если не каждому, то по меньшей мере достаточно многим, чтобы значительную долю обменных цепочек можно было — хотя бы в принципе — с него начинать или им заканчивать.

   * Легко запасаемым: любые сомнения в реальной ценности денег должны сниматься предъявлением достаточных количеств товара, представленного этими расчётными символами.

   * Однородным: пересчётов между Brent и Urals достаточно, чтобы нефть оказалась далеко не самым удобным обеспечением валюты.

   * Легко делимым: тысячи долларов и считанные центы нужно платить с равной простотой, а многие услуги в Интернет станут рентабельны, когда удастся дёшево и удобно проводить платежи в тысячные доли копейки.

   * Точно измеримым: современного бухгалтера вряд ли устроит взвешивание слитков базарным безменом.

   Многие другие экономические и технические требования здесь не перечислены, поскольку вряд ли могут оказать на выбор денежного товара решающее влияние. Хватит, по-видимому, и перечисленных.

   Очевидно, что список обсуждавшихся нами свойств электроэнергии практически совпадает со списком пожеланий к денежному товару. Единственное, но очень важное исключение — электроэнергию пока нельзя накапливать в значимых количествах с разумными затратами. Роль капитала электричеству ещё не доступна. Поэтому мы пока не можем расплачиваться киловатт-часами.

   Впрочем, номинировать в киловатт-часах деньги это не помешает. В конце концов, панику валютных спекулянтов можно погасить, предъявив не только подвалы с золотыми слитками, но и турбины ГЭС с заполненными водохранилищами. Прочие же пожелания к твёрдому обеспечению электроэнергия исполняет не в пример лучше, нежели нынешние законы и обычаи.

   Главное, чего нельзя в современном мире ожидать ни от какого товара, кроме электричества — синхронизация его производства с общим развитием экономики. Доля энергозатрат в любых нынешних товарах и услугах так велика, что темпы их предложения определяются почти исключительно доступностью электроэнергии. Не зря именно по уровню её потребления судят — приближённо, однако с приемлемой погрешностью — об уровне жизни в стране.

   Благодаря этому от электричества нельзя в обозримом будущем ожидать ни золотой инфляции XVI века, ни массовых девальваций 1970-х годов. Правда, совершенствование технологий постепенно снижает энергопотребление, то есть каждому киловатт-часу будет соответствовать всё больше товаров. Ну что же, умеренный и плавный рост ценности денег всё же существенно благоприятнее нынешнего хаоса. А лучшего всеобщего эквивалента, чем энергия, в обозримом будущем всё равно не предвидится. Так что, номинировав деньги в энергетических единицах, мы сделаем если не идеальный выбор, то по меньшей мере лучший из возможных.

   Но как может стать всеобщим эталоном ценности то, что само необычайно разнообразно по цене?

   В советское время население платило за электроэнергию в несколько раз больше, чем предприятия (4 коп/квт(ч вместо 1), сейчас — в несколько раз меньше. Да и сами предприятия неравноправны. Алюминиевые заводы, где электроэнергия составляет больше половины затрат, издревле и повсеместно добиваются льготных тарифов — как оптовые покупатели со стабильной загрузкой. В том же Приморье организации, содержащиеся на федеральном бюджете, платили на порядки больше местных предприятий — губернатор хотя бы на бумаге сводил баланс расходов и доходов энергетиков.

   Различия по регионам ничуть не меньше, чем внутри них. Иркутская область с каскадом мощнейших ГЭС производит энергию в несколько раз дешевле Приморского края, чьи ТЭЦ работают исключительно на местных углях далеко не высшего качества. Москва — на газе и мазуте — несравнима с Московской областью, где в топки идёт не то что уголь, но даже торф из местных болот.

   А уж различия по технологиям энергопроизводства и вовсе грандиозны. Атомные станции — даже с учётом чудовищного Чернобыля — заметно выгоднее угольных. Цена продукции газовых и мазутных станций зависит в наших условиях в основном от пропускной способности экспортных трубопроводов — она определяет, какая доля углеводородного сырья сгорит на родной почве. Тарифы ГЭС определяются скорее напором экологистов, определяющих ценность затопленных пойм, нежели собственными скромными расходами. И это не говоря уж о всевозможных приливных, солнечных, ветровых и прочих не прижившихся в нашем экономическом климате чудесах.

   Нынешнее разнообразие тарифов таит в себе немалые проблемы.

   Многие электростанции финансируются сейчас, как сталинские великие стройки — по фактическим затратам. И столь же неэкономичны. Кому захочется возиться с отладкой режимов горения или прогнозировать паводок, если потребитель всё равно волей-неволей оплатит все расходы?

   Передавать энергию в регион с меньшими тарифами невыгодно. Уж лучше остановить оборудование — например, на внеочередную профилактику. Одно из величайших достижений отечественной техники — единая энергосистема — постепенно теряет смысл, распадается на карликовые островки. Установленные мощности приходится наращивать, а коэффициент их использования стремительно падает.

   Осваивать новые технологии бессмысленно. При нынешних принципах тарификации даже сверхдешёвое энергопроизводство окупится ничуть не быстрее оборудования позапрошлого века.

   Наконец, наличие на рынке одного и того же товара по разнообразным ценам, как известно, порождает скупку товара там, где он дешевле, с последующей перепродажей там, где он дороже. Если рынок свободен, таким способом цены выравниваются (с поправками на транспортные и трансакционные издержки). Если же цены принудительно фиксированы, перепродавец получает доход, гарантируемый ответственными за эту фиксацию. Получает, естественно, из кармана тех, чьими налогами манипулируют фиксаторы. По советской традиции доход от перепродажи в условиях фиксированных цен считается воровством. Хотя резоннее считать его дополнительным налогом — на глупость руководителей и тех, кто согласен таким умникам подчиняться.

   К сожалению, сегодня добиться унификации энергетических тарифов чисто рыночными способами крайне трудно. Слишком уж многие заинтересованы в сложившемся тарифном разнобое.

   Следовательно, придётся вмешаться государству. Благо в последние годы идея такого вмешательства уже не отвергается с порога. На смену коммунистической вере во всеобъемлющую мощь государства и либеральному убеждению в недопустимости любых связей власти с экономикой постепенно приходит понимание роли государства как арбитра и направляющей силы.

   Определить оптимальный единый тариф сегодня достаточно сложно. Он должен не только полностью покрывать текущие затраты энергетиков, чтобы прекратить нынешнюю деградацию производственных мощностей. Нужна ещё инвестиционная составляющая, чтобы компенсировать оборудование, выбывающее по возрасту, и подготовиться к будущему росту производства и, следовательно, энергопотребления. И в то же время необходимо удержать тариф на уровне посильном даже нынешней скромной экономике — иначе желанный рост вряд ли хоть когда-то начнётся.

   Такая совокупность ограничений исключает приемлемость любого единого тарифа для всех участников рынка. Неизбежно найдутся электростанции, чьи расходы перестанут окупаться. И в то же время окажутся нерентабельны какие-то предприятия. Очевидно, и те, и другие будут пламенно возражать против единого тарифа. И для введения столь непопулярной меры понадобится твёрдая политическая воля.

   В какой-то мере подкрепить эту волю может простейшее соображение о том, что поддержание убыточных предприятий означает попросту растрату ресурсов, которые общество смогло бы в другом месте и в другое время употребить существенно эффективнее. Иной раз выгоднее закрыть крупный завод с сохранением зарплаты всем его сотрудникам — по крайней мере не придётся оплачивать заодно ресурсы, которые эти сотрудники выбрасывают на ветер.

   Немаловажным для политиков оказывается и то, что региональный разнобой тарифов усугубляет нынешнюю самоизоляцию регионов, неизбежную в отсутствие единого рынка. Региональный барон может манипулировать тарифами ради укрепления своей власти — как было в Приморье и Калифорнии. Но центральная власть — именно во избежание феодальной вольницы — должна поддерживать единый тариф ради единства рынка в стране.

   Политика — концентрированное выражение экономики. Политическая вертикаль неосуществима без экономической. А экономическую вертикаль можно строить только на энергетической горизонтали — единой системе взаимообмена по единой цене.

   Рынок — это ещё и безудержное разнообразие. Откуда же взяться этому разнообразию при едином тарифе?

   К счастью, цифрами в прейскурантах разнообразие далеко не исчерпывается. Как уже отмечалось, ценовой разнобой как раз исключает стимулы для расширения спектра доступных и эффективно используемых технологий. Единый тариф как раз и стимулирует технологическое разнообразие. Если нельзя переложить свои потери на плечи потребителя, единственным способом увеличения дохода оказывается собственная экономия.

   Конкуренция из сферы цен перемещается в сферу разума. Создаётся почва для альтернативных инженерных решений. К счастью, интеллектуальными ресурсами наша страна всё ещё заметно богаче, нежели сырьевыми. Единство тарифа создаёт наконец стимулы для углублённой разработки этого возобновляемого и неисчерпаемого ресурса.

   Заодно энергетика выводится из сферы политических интересов и откровенного воровства — ни с экономикой, ни с интеллектом они не совместимы.

   Разнообразие технологических решений вовсе не исчерпывается совершенствованием существующих методов электрогенерации. Наряду с несколькими традиционными способами — тепловыми (включая атомные) и гидростанциями — мировая инженерная мысль давно уже отрабатывает множество приёмов, кажущихся пока экзотикой: ветровых, солнечных, приливных, геотермальных… При нынешней ценовой политике все эти новинки представляют скорее спортивный, нежели экономический интерес. При едином же тарифе появляется прямой стимул активно работать над ними: рано или поздно какие-то из новых технологий окажутся наконец рентабельнее нынешних и не только окупят затраты, но и дадут упорным инвесторам дополнительную прибыль.

   Конечно, поиски общего языка с местными администраторами бывают иной раз проще и быстрее. Зато инженерные, интеллектуальные, решения несравненно надёжнее. А в долгосрочной перспективе — ещё и выгоднее.

   Заметим, что серьёзное технологическое перевооружение отечественной энергетики необходимо хотя бы потому, что в самое ближайшее время неизбежна кончина одного из ключевых её звеньев — городских теплоэлектроцентралей. Дело в том, что турбины с промежуточным отбором пара, обеспечивающие подачу тепла в магистрали, в большинстве своём давно исчерпали технический ресурс. Производство же их практически свёрнуто и при нынешнем состоянии отечественного машиностроения вряд ли может быть восстановлено в приемлемые сроки.

   Впрочем, альтернативные ТЭЦ решения уже отработаны и оказываются зачастую существенно рентабельнее. Например, в Москве новое строительство в давно обжитых районах, на месте сносимых изношенных зданий, уже столкнулось с нехваткой тепловых мощностей. В то же время электрические кухонные плиты в этих домах высвободили немалую часть природного газа, потреблявшегося ранее. Выход оказался почти очевиден. На крышах новых домов появились газовые котельные. Решение безопасное, элегантное и рентабельное.

   Очевидно, сочетание износа существующих мощностей и разработки новых решений обещает ещё множество серьёзных технологических перестроек отечественной энергетики. Предсказать их достаточно трудно. Именно поэтому необходимо максимально облегчить их экономически.

   Единый тариф реанимирует отечественную гордость — единую энергосистему. Только при равных расценках переброска электричества из региона в регион вызывает минимальные финансовые перетоки.

   Тем не менее платить за энергию время от времени надо. Конечно, встречные потоки для покрытия суточных пиков потребления при едином тарифе взаимно компенсируются. Но существуют и долгосрочные асимметрии. Например, то же Приморье в обозримом будущем будет получать из Иркутской области в среднем заметно больше электричества, чем отдавать туда.

   Энергетические и финансовые потоки, как уже отмечалось, неизбежно сопровождаются информационными. Более того, они в какой-то мере сами представляют собою специфические формы этих информационных потоков. Поэтому оказывается целесообразной координация этих потоков и даже объединение их под единым управлением.

   Следовательно, унификацию энергетического тарифа выгодно сопроводить созданием Энергобанка. Так же, как и РАО ЕЭС, он должен иметь отделения во всех регионах страны. Вероятнее всего, банк этот будет теснейшим образом взаимодействовать с ЕЭС как на федеральном уровне, так и по всем отделениям. Более того, РАО ЕЭС окажется скорее всего учредителем и главным акционером Энергобанка.

   Это решение неизбежно вызовет резкое недовольство всех отлучаемых от управления денежными потоками, сопровождающими энергетические реки. Вспомним то же Приморье, где наряду с производящим Дальэнерго было создано Владэнерго с единственной задачей — собирать плату за энергию с жителей Владивостока под контролем краевой администрации. Какие доходы можно получить даже от однодневной прокрутки денег — общеизвестно. Во Владэнерго деньги крутились месяцами.

   Так что создание Энергобанка потребует политической воли ничуть не меньшей, нежели сама унификация тарифов. Но мера эта неизбежна — без неё экономические выгоды от единого тарифа во многом останутся в области благих пожеланий.

   Кстати, эмиттируемые Энергобанком ценные бумаги окажутся прототипом денег, обеспеченных электроэнергией. Технологическую отработку ключевой финансовой реформы окажется возможным провести в лабораторных условиях, без риска необратимых последствий.

   Организовать единство информационных потоков, необходимое для эффективного управления вновь объединяемой отечественной энергетикой, теоретически можно было бы во взаимодействии независимых генерирующих компаний — в конце концов, это единство в их общих интересах. К сожалению, нынешняя практика от таких оптимистических перспектив далека: сочетание безудержной конкуренции с налоговым произволом вынуждает засекречивать даже многие технологические особенности, которые нигде в мире коммерческой тайной считать не принято. Поэтому в период восстановления описанных единств отделять генерирующие мощности от систем управления и передачи явно преждевременно. Тем более что рентабельность — и, следовательно, приватизационная оценка — этих мощностей в переходный период неоднократно и радикально изменится. Лишь по его завершении станет возможно выстроить наконец экономически и технологически обоснованный план реструктуризации РАО ЕЭС и доказать инвестиционную привлекательность крупнейшей отрасли инфраструктуры отечественной экономики.

   Итак, оптимальный в обозримом будущем путь развития отечественной энергетики включает следующие ключевые звенья:

   * установление компетентным государственным органом единого тарифа на электроэнергию;

   * гарантирование допуска к линиям электропередачи любых генерирующих мощностей при условии предоставления соответствующими хозяйствующими субъектами всей информации, необходимой для управления генерацией и передачей энергии, и подчинениях их соответствующим управляющим воздействиям;

   * организация единого Энергобанка с отделениями во всех субъектах Федерации и крупных населённых пунктах;

   * эмиссия Энергобанком ценных бумаг, номинированных в энергетических единицах, с дальнейшим переводом на энергетическое обеспечение всех российских финансов.

   Очевидно, обсуждение изложенной концепции выявит ещё немало факторов, существенных для успеха её реализации. Но уже сейчас трудно сомневаться, что именно такой путь обеспечит наиболее успешное развитие российской энергетики и экономики в целом.