Прогноз хаоса

Анатолий Вассерман

   Нефть так тесно вплетена во все звенья современной экономики, что её рынок развивается под действием несметного множества противоречивых влияний. Поэтому и колебания этого рынка гораздо больше и гораздо труднее предсказуемы, чем для большинства других биржевых товаров.

   На нефтяном рынке предложение зависит от спроса куда сильнее, чем на многих других. Месторождений в мире очень много, и издержки добычи на них крайне разнообразны. Поэтому практически любое колебание цен вызывает консервацию или расконсервацию множества скважин.

   Кроме того, основные расходы приходятся на этапы разведки и освоения месторождения. Уже разбуренные скважины эксплуатируются с минимальными затратами вплоть до полного истощения. В результате кривая зависимости предложения от спроса заметно асимметрична. Снижение цен сокращает добычу куда меньше, чем повышение — наращивает.

   Очень велик и лаг между спросом и предложением. Бурение скважины занимает месяцы, её истощение — годы. Консервировать станции можно далеко не всегда — геологические условия могут угрожать полным выходом остановленной скважины из строя. Поэтому колебания цен на нефтяном рынке, хотя и происходят вокруг сравнительно стабильной точки равновесия, но оказываются очень велики. Прогнозировать средний уровень сравнительно несложно — в обозримом будущем он останется в пределах $15–25 за баррель. Но отклонения от этого среднего могут достигать 50 % — и сохраняться по нескольку лет.

   Сейчас на цену нефти влияет прежде всего экономический спад в большинстве развитых государств. Прежде всего в США, образующих крупнейший в мире — поэтому самый соблазнительный для всех — однородный рынок. Этот спад долгое время пытались преодолеть всеми способами — от сверхоптимистических прогнозов (чем лучше прогноз, тем больше соблазна вложить деньги во что-то долгосрочное) до снижения в несколько раз учётной ставки Федеральной резервной системы (при таком снижении деньги вытекают из банков на рынок ценных бумаг). Но террористические атаки 11-го сентября мгновенно обесценили большинство испытанных средств поддержания экономических перспектив.

   Правда, развернувшиеся боевые действия сами по себе изрядно подстегнут многие отрасли экономики. Но многие другие, наоборот, приостанавливаются. Причём тормозятся как раз те отрасли, которые ещё недавно обеспечивали основную часть экономического роста. А те, которым война — мать родна, ещё предстоит развёртывать. Так что в ближайшие месяцы (а возможно, и годы) ощутимый спад неизбежен.

   Соответственно падает и потребление энергии в стране. Следовательно, вместе со спросом на энергоносители падает их цена. А поскольку рынок США — крупнейший в мире, его цены радикально влияют на мировые.

   Правда, есть в США и тенденции, сильно ограничивающие падение цен.

   Прежде всего потребление топлива тамошними автомобилями остаётся существенно выше, чем в других крупнейших автопарках мира — Западной Европе и Юго-Восточной Азии. Причём недавно провалилась очередная попытка законодательно ограничить нормативы расхода бензина.

   Немало топлива уходит на отопление. Причём основная масса населения страны живёт в индивидуальных домах, а котлы для их отопления потребляют солярку (развитая сеть газоснабжения есть только в центральных частях крупных городов, а электрическое отопление невыгодно). Так что чем холоднее зима, тем больше сжигается нефти. Нынешняя зима вряд ли побьёт рекорды, но и от жары ей далековато.

   А вот потребление топлива в электроэнергетике США падает.

   И не только вследствие экономического спада. Этот фактор частично компенсируется бумом нового строительства электростанций. Прежде всего в Калифорнии, постепенно приходящей в себя после энергетического кризиса, вызванного катастрофически нелепым местным законом о дерегулировании электрического рынка (механизм, прописанный в этом законе, более всего напоминает рубку собачьего хвоста мелкими кусочками — из жалости).

   Но вот КПД электростанций нового поколения ощутимо выше. А немалая их доля вообще ископаемого топлива не расходует. В США сейчас вошли в моду и поддерживаются законодательно возобновляемые источники энергии — вода, ветер, солнце… Капиталовложения в такие станции существенно больше, чем в обычные ТЭС. Но их строительство щедро субсидируется. Соответственно доля тепловых электростанций сокращается. И топлива на энергетику уходит меньше.

   Правда, само это топливо — лучшего качества. Экологисты добились принятия нормативов, приводящих к сокращению доли угля в энергетике и замене его природным газом. Нефти энергетика США потребляет сравнительно мало. Тамошняя нефтехимия обеспечивает куда более глубокую, чем у нас, переработку. Соответственно топочного мазута там производят — и, следовательно, потребляют — немного. Но рынки газа и нефти взаимосвязаны достаточно тесно. Так что не только колебания нефтяных цен сказываются на газовых — подорожание газа в США также не позволяет нефти подешеветь слишком резко.

   Наконец, располагают США и собственными нефтяными запасами. Их, правда, стараются не расходовать, а рассматривают как часть неприкосновенных стратегических резервов. Но в нынешней обстановке расходование части резервов признано целесообразным. Более того, усиленно проталкивается закон, позволяющий развернуть нефтедобычу в Арктическом заповеднике на Аляске.

   Конечно, полностью изолировать нефтяной рынок США от мирового этими мерами не удастся. Если нефть в США окажется заметно дешевле, чем за рубежом, страна неизбежно из импортёра станет экспортёром — и цены выровняются. Но выровняются на уровне меньшем нынешнего.

   Правда, нефтяные компании США ведут операции по всему миру. Поэтому в очень резком подешевении нефти они также не заинтересованы. Нефтяной кризис 1997–8-го годов принёс им убытки столь заметные, что теперь они сами постараются не допустить падения цен — по оценкам экспертов, ниже $10–12 за баррель. Что тоже низковато — но все эти компании занимаются не только нефтью и постараются возместить убытки в других сферах своей деятельности, выигрывающих от дешевизны сырья.

   Для стран, где основную долю доходов бюджета приносит экспорт нефти, такие низкие цены катастрофически невыгодны. Поэтому они пытаются удержать цены, сокращая объёмы экспорта.

   До недавнего времени усилия Организации стран-экспортёров нефти (Organization of Petrol Exporting Countries — OPEC) были сравнительно эффективны. Более того, удалось даже в значительной степени покончить с распространённой практикой превышения квот. Ведь каждому экспортёру выгодно, чтобы сокращали добычу все остальные, а он, пользуясь подъёмом цен, нарастил экспорт и получил дополнительный доход. Но Саудовская Аравия и Объединённые Арабские Эмираты со своими рекордно низкими издержками на добычу (порядка $3–3.5 за баррель), способные благодаря этому получать доход даже при разорительной для остальных экспортёров цене $5, неоднократно грозили выходом из системы квот и массовым демпингом. Такой риск оказался неприемлем ни для кого — и нарушения квот постепенно сошли на нет. Да и страны, в ОПЕК не входящие — Мексика, Норвегия, Оман, Россия — de facto также придерживались согласованных нормативов, чтобы поддержать достаточно высокие цены. В конце концов, зарабатывать больше, делая меньше, хочет практически каждый.

   Однако сейчас вмешался новый, политический, фактор. Террористические атаки, явно вдохновлённые — и, вероятнее всего, организованные — выходцами из Саудовской Аравии, не только подорвали внешнеполитический авторитет арабских шейхов. Они ещё и породили единый фронт, в котором каждая страна — под угрозой изоляции — вынуждена работать на общий котёл. В частности, экспортёрам нефти приходится смириться с её подешевением. Если не до $10 за баррель, то хотя бы до $15.

   Позиция экспортёров, не входящих в ОПЕК, в новых условиях оказалась принципиально важна. Та — сравнительно небольшая — часть общего экспорта, которую обеспечивают именно они, как раз и обеспечивает балансировку спроса и предложения. Соответственно даже незначительные изменения позиции этих стран могут радикально повлиять на уровень цен. Недаром последнее решение ОПЕК о сокращении с Нового Года экспорта обусловлено необходимостью аналогичного решения четырёх внеОПЕКовских экспортёров.

   Доли этих экспортёров на мировом рынке довольно близки. Поэтому каждому из них выгодно, чтобы все остальные — или хотя бы один их них — снизил экспорт, а он сам продавал прежний объём по соответственно возросшей цене. В то же время согласованное сокращение приведёт к существенно большему росту цен и, следовательно, доходов каждого экспортёра. Но как добиться такого сокращения, выгодного всем четверым сразу, но никому из них по отдельности?

   Сокращение затруднительно ещё и потому, что три экспортёра из четырёх связаны политическими обязательствами, требующими, напротив, роста экспорта. Мексика входит в единую с Канадой и США СевероАмериканскую Зону Свободной Торговли (Northern American Free Trade Area — NAFTA). Россия в рамках новой — после 11-го сентября — политики пообещала поддерживать антитеррористическую кампанию — в том числе обязалась обеспечить объём поставок нефти в случае очередного арабского эмбарго. Норвегия и вовсе входит в НАТО.

   Мексика и Норвегия довольно откровенно рассчитывали на сокращение российского экспорта. В этом случае они не нарушили бы собственные обязательства перед союзниками (гораздо более жёсткие, чем у России), но в то же время получили бы немалую выгоду от роста цен.

   В этих условиях России просто не оставалось иного выбора, кроме угрозы ценовой войны. Российские издержки нефтедобычи в среднем меньше мексиканских и норвежских. Соответственно и угроза оказалась вполне реальной. Так что Мексика с Норвегией, похоже, вынуждены будут сократить добычу. После чего Россия присоединится к большинству.

   Впрочем, и реальная ценовая война вовсе не так страшна для России, как может показаться по печальному опыту 1998-го года.

   Конечно, расходы на добычу в России раза в 2–3 выше, чем в той же Саудовской Аравии. Но основная часть этих расходов — рублёвая. Соответственно инфляция может заметно сократить их. Хотя арабского уровня достичь явно не удастся, но убыточной нефтедобыча не станет.

   Кроме того, бюджет арабских экспортёров практически полностью заполняется нефтедолларами. Россия же располагает и другими вполне ощутимыми источниками доходов. Правда, главный из них — газ — тоже подешевеет через несколько месяцев после нефти, поскольку немалая часть потребителей газа способна заменить его нефтью. Но этих месяцев хватит для множества манёвров. А главное, дешёвые энергоносители обеспечат рентабельность множества других видов экспорта из России — от металлов до продукции машиностроения. И такая дифференциация экспорта будет выгодна для всей нашей экономики.

   Наконец, Россия — в отличие от, например, той же Саудовской Аравии — согласовала с международными кредитными организациями манёвры в случае дефицита своего бюджета. Запад получит от ценовой войны такую выгоду, что вполне способен частью её поделиться — ведь дешевле станет вся нефть, а не только российская.

   Поэтому мастер по переговорам Касьянов не блефовал, заявляя, что Россия готова к любой ценовой войне. Конечно, краткосрочный ущерб в этом случае неизбежен. Но в отдалённой перспективе страна выиграет существенно больше, чем потеряет в первых боях.

   Один из крупнейших военных теоретиков XX века создатель теории непрямых действий Бэзил Генри Лидделл-Гарт учил, что боевой манёвр эффективнее всего, если направлен сразу на несколько возможных целей, чтобы противник не мог заблаговременно определить, какую из них защищать. Россия в разворачивающейся войне следует этой рекомендации.

   Одновременно с угрозой ценовой войны Россия заявила о сокращении экспорта — существенно меньшем, чем требовала ОПЕК, зато немедленном. Основания для этого сокращения заявлены вполне уважительные и не противоречащие обязательствам перед новыми союзниками. В конце концов, в этих обязательствах шла речь об объёмах поставки, но не о ценах. А покрытие внутренних потребностей, существенно возрастающих по мере похолодания, остаётся бесспорной первоочередной обязанностью властей — в противном случае их устойчивость снизится настолько, что и сам новый союз окажется под угрозой.

   Нефтяной рынок отреагировал на действия России сразу несколькими колебаниями. Рост при первых же намёках на сокращение экспорта. Падение, когда стал известен объём сокращения. И вновь рост, как только торговцы осознали, что сокращение досрочное.

   Можно ожидать, что в целом рынок двинется в сторону повышения. Если, конечно, сокращение экспорта окажется достаточно стабильным.

   Верхний предел экспорта из России уже практически достигнут. Пропускная способность нефтепроводов, танкерных нефтетерминалов, да и железных дорог с эшелонами цистерн достаточно скромна по сравнению с общими возможностями добычи.

   Тем не менее вся эта пропускная способность уже учтена в финансовых планах нефтяников. Внутренний же спрос предлагает существенно меньшие цены. Вдобавок и угроза неплатежей на нём несравненно выше, нежели на внешнем (где практически все неплатежи оказываются скрытыми утечками капиталов).

   Поэтому надолго ограничить экспорт можно, только предложив компаниям достаточно выгодный заменитель. Обсудив все возможные варианты такой замены, эксперты пока полагают оптимальным создание российского стратегического резерва по образу и подобию США.

   Величина такого резерва практически не ограничена. Поэтому и удерживать цены можно на любом желаемом уровне и сколь угодно долго.

   Лишь бы денег хватило на оплату закупаемой в резерв нефти. А вот денег у российского правительства отродясь не хватало. И с сокращением экспорта — даже при соответствующем росте цен — существенно богаче власть не станет. Так что создание резерва оказывается самостоятельной — и достаточно сложной — проблемой.

   В то же время рост цен выгоден не только России. Отсюда естественно возникло предложение — оплатить российский стратегический резерв из кармана других экспортёров. Прежде всего всё тех же арабских нефтяных шейхов, которые в любом случае выигрывают больше.

   Конечно, прямое финансирование этих закупок вызывает немало осложнений. Достаточно отметить, что Россия вряд ли согласится считать свой резерв собственностью Саудовской Аравии. А ведь именно так и будет в случае прямого финансирования.

   Придётся оформлять несколько более сложные денежные цепочки — долгосрочные займы на льготных условиях с обязательством истратить их на формирование резерва. Возможно, и сам резерв будет по совместительству рассматриваться как товарное обеспечение займа. Но реально выплатить его удастся, скорее всего, при очередном колебании конъюнктуры нефтяного рынка, когда ту же сумму принесёт продажа существенно меньшего объёма, чем закупленный в период низких цен.

   Собственно, и правительство США финансировало создание собственного резерва не только из обычных налоговых доходов, но и манипуляциями на нефтяной бирже. Так что Россия вполне может заняться тем же. Хотя, возможно, с меньшей выгодой — опыта не хватает. Но другого выхода всё равно не предвидится.

   Итак, цены в $18–20 ожидать можно. Если действовать грамотно.